Тебя, Милорд! воспеть хочу;
Ты графской славной сын породы.
Встань, Диоген! зажги свечу
И просвети ты в том народы,
Что верности и дружбы нет
На свете более собачей.
Воззри, брехав на мир ходячей:
Как бочку ты, так кабинет
Стрежет мой циник без измены,
Храня в нем книги, письма, стены.
К тебе как древле, днесь к нему
Коль вшел бы мира победитель
И, принеся в конуру тьму,
Его был гордый вопроситель:
Чего себе желает в дар?
То, гриву дыбом, как щетину,
Подняв, ощеря, харю львину,
Как ты он громко б заворчал:
«Прочь! прочь! и солнечна зениту
Не тми писать стихи пииту».
Ты шерстью бел, Милорд, умом,
Подлогу нет в тебе ни духу;
Ты раб, а в смысле друг прямом
И струсишь разве от обуху;
Ласкаешься ты к тем всегда,
Меня кто непритворно любит;
А кто мне враг иль лесть мне трубит,
Ты тех кусаешь иногда.
Ты камердинер на догадки:
Мне носишь шляпу, трость, перчатки.
Осанист, взрачен, смотришь львом,
Подобно гордому вельможе;
Обмыт, расчесан, обелен,
Прекрасен и в мохнатой роже.
Велик, кудряв, удал собой:
Как иней — белыми бровями,
Как сокол — черными глазами,
Как туз таможенный какой,
В очках магистер знаменитой,
А паче где ты волокитой.
Бываешь часто сзади гол,
Обрит до тела ты нагого;
Но как ни будь кто сколько зол,
Не может на тебя другого
Пороку взвесть и трубочист,
Который всех собой марает,
Что вид твой мота лишь являет,
Который сзади уже чист
Имением своим богатым,
Но виден лишь с лица хохлатым.
О! сколь завистников в судьбе
Твоей и в жребьи столь счастливом,
Когда отвсюду нимф к тебе
Ведут, — и ты во прихотливом
Твоем желаньи, как султан,
Насытясь мяс из рук пашинских,
С млеком левантских питий, хинских,
Почить ложишься на диван:
Ты равен тут уж сибариту,
Породой, счастьем отмениту.
Он сладко ест, и пьет, и спит,
Курит и весь свой век зевает,
Тем больше в свете знаменит,
Чем больше в неге утопает.
Но нет: его ты лучше тем,
Что доброхотам благодарен,
Не зол на вышке, не коварен,
Не подл внизу ни перед кем.
И на ворон хоть лаешь черных,
Но друг своих и кошек белых.
Заносчив, правда, ты, Милорд!
Но будь блажен, о пес почтенный!
И по достоинству тем горд,
Что страж ты добр хозяйских верный.
Как редко в нынешний то век!
В плену стеснен быв жаждой, гладом,
Прервав ты цепь, бежал всем градом,
Как твердый отчич, человек,
Что на дары ничьи не падок,
И лег на одр свой без оглядок.
Весьма ты сметлив на порок,
И, зря просителей бумаги,
Ко мне в мой приносивших толк,
Средь дельной иль пустой отваги
Берешь листы ты с полу вдруг,
Приносишь мне ради прочтенья
И, требуя в тот миг решенья,
Мой лаем беспокоишь дух.
Ах! Если б все так были рьяны,
Когда б лезть аа умом в карманы?
Отважный, дерзкий водолаз,
И рубль ты сыщешь бездн в средине.
Еще бы более проказ
Узрели мы фортуны в сыне,
Когда бы только он имел
Твое чутье и плавать лапы:
Он сорвал бы с британцев шляпы
И вмиг их златом овладел,
На брег из моря вышед с дракой,
И был всех больше б забиякой.
О славный, редкий пудель мой,
Кобель великий, хан собачий,
Что истинно ты есть герой,
Того и самый злой подьячий
Уже не в силах омрачать:
Ты добр, — смешишь детей игривых.
Ты храбр, — страшишь людей трусливых.
Учтив, — бежишь меня встречать.
Премудр, — в философы годишься,
Стрельбы и Дурака» тулишься.
Велик, могущ и толст Дурак,
А всем пословица известна,
Что с сильным, с богачом никак
Ни брань, ни драка не совместна,
То как избавиться хлопот?
Как сладить со слоновьей мочью?
С башкой упругой, мозгом тощью?
Бежать поджавши куда хвост?
Так ты, чтобы не быть в накладе,
Ушел — и счастлив в Альдораде.
Блажен, тебе теперь тепло,
Живешь в спокойстве и в прохладе,
А если иногда в стекло,
Восседши под окошком в граде,
И видишь стаю ты собак,
Грызущихся между собою,
Патриотичною душою
Ворча тихонько, брешешь так:
«Пусть за казенну бы ковригу
Дрались, а не мослы, лодыгу».
Так, честный песий философ,
Ты прав с толь здравым рассужденьем,
Но много ли таких есть псов,
Что от мослов бегут с презреньем?
Голодный волк завертки рвет,
Тот ввек привык чужим тешиться,
А тот — лишь только б покормиться,
И свет уж так давно идет.
Хвали же вышнего десницу,
Ешь молча щи и пей водицу.
Сиятельный твой так отец
Пил, ел и спит в саду прекрасном,
И там, чувствительных сердец
К отраде в плаче их ужасном,
Над ним поставлен монумент;
То мне ли быть неблагодарным,
Пииту не высокопарным,
Тебе не сделать комплимент?
Нет! — гроб твой освечу лучами,
Вкруг прах омою весь слезами.
А если строгою судьбой
И непреложным, злобным роком
Век прежде прекратится мой,
То ты в отчаяньи жестоком,
Среди ночныя тишины
Наполнь весь дом мой завываньем,
Чтоб враг и друг мой, душ с терзаньем.
Простили мне мои вины:
Хоть то по смерти награжденье,
Внушишь во всех коль сожаленье.
1 Дураком называется ужасной величины датский злобный ко-
бель, от которого Милорд всегда прячется.
1807
