1
Нужда, нужда! Всё старые избёнки,
В избёнках сырость, темнота;
Из-за куска и грязной одежонки
Все бьются… прямо нищета!
Невесела ты, глушь моя родная!
Поникли ивы над рекой,
Молчит дорожка, травкой зарастая,
И бродит люд как испитой.
Вот уж вечер идёт,
Росой травку кропит;
В синих тучах заря
Разыгралась-горит.
Золотые дворцы
Под-над лесом плывут.
Золотые сады
За дворцами растут.
Через синюю глубь
Мост янтарный висит…
Из-за тёмных дубов
Ночь-царица глядит.
Вздохи-чары и лень
Разлеглись на цветах,
Огоньки по траве
Зажигают впотьмах.
Вот за горкой крутой
Колокольчик запел,
На горе призатих,
Под горой прозвенел.
Прозвенел по селу,
В чистом поле поёт,
На широкий простор
Душу-сердце зовёт…
Житьё, житьё! закован точно в цепи,
Молчи да чахни от тоски…
Эх, если бы махнуть мне на Дон в степи
Или на Волгу в бурлаки!..
Так изнывал Тарас от дум-забот,
И, грезя про чужую даль,
Он шёл межами с полевой работы
Домой, на горе и печаль.
2
Тарасу с детства приходилось жутко:
Отец его был строг и крут.
Жене побои называл он шуткой
И называл наукой кнут.
Бывало, кот под ноги подвернётся —
Кота поленом… «Будь умён!»
Храни Господь, когда вина напьётся,
Беги, семья, из дома вон!
Пристанет к гостю, крепко обнимает,
Целует: «Друг мой дорогой!
Я вот тебе…» — и в ноги упадает.
Гость скажет: «Вот чудак какой!» —
«Кто, я чудак? А ты, мужик богатый!
Не любишь знаться с бедняком…
Так на вот! Помни, лапотник проклятый!»
И друга хватит кулаком.
Испуганный сынишка встрепенётся
И матери тайком шепнёт:
«Ох, мамушка! Опять отец дерётся…
Уйдём! он и тебя прибьёт…»
— «Ступай-ко за грибами, вот лукошко, —
Ответит мать, — тут хлеб лежит».
И в тёмный лес знакомою дорожкой
Мальчишка бегом побежит.
И там он ляжет на траве росистой.
Прохлада, сумрак… Вот запел
Зелёный чиж под липою душистой;
Вот дятел на берёзу сел
И застучал. Вот заяц по тропинке
Пронёсся, — и уж следу нет.
Тут стрекоза вертится на былинке,
По листьям жук ползёт на свет;
Тревожно шепчет робкая осина,
Сквозь зелень видны вдалеке
Уснувших вод зеркальная равнина,
Рыбак с сетями в челноке.
Стада овец, луга, пески, заливы,
В воде и под водой леса,
За берегами золотые нивы,
Вокруг — в сиянье небеса.
И, очарован звуками лесными,
Цветов дыханьем упоён,
Ребёнок грезит снами золотыми,
Весь в слух и зренье превращён.
Когда корой прозрачною и тонкой
Синела в осень гладь озёр,
Иной приют манил к себе ребёнка, —
Соседа постоялый двор.
Там бурлаки порой ночлег держали
Или гуляки-косари,
Про степь и Волгу песни распевали
Всю ночь до утренней зари.
И за сердце хватал напев унылый.
Вдруг свист… и вскакивал бурлак:
«Пой веселей!» И песня с новой силой
Неслась, как вихрь… «Дружней! вот так!..»
И свистом покрывался звук жалейки,
И пол от топота гудел,
И прыгал стол, и прыгали скамейки…
Ребёнок слушал и смотрел.
И брань отца была ему больнее,
Когда домой он приходил,
И уголок родной глядел скучнее,
И он Бог весть о чём грустил.
3
Прошли года. И на дворе и в поле
Тарас работник хоть куда,
И головы не клонит в тёмной доле
Ни перед кем и никогда.
Чуть мироед на бедняка наляжет, —
Тарас уж тут. Глаза блестят,
Лицо бледнеет… «Ты не трогай! — скажет. —
Не бей лежачих! Не велят!»
— «Ты кто такой?» И меряет глазами
Нахала с головы до ног.
Отец махнёт с досадою руками:
«Несдобровать тебе, сынок!
Подрежут крылья!.. Так оно бывает…»
Надвинет шапку и пойдёт,
И в кабаке до ночи пропадает:
Домой насилу добредёт.
«Ну, кто тут? Эй! жена, зажги лучину!
Я шапку пропил… да! смотри!
Весь век работал… ну, пора и сыну
Работать… чёрт вас побери!
Весь век пахал… всё нищий… Что ж работа?
Вестимо, так. И хлеб и квас —
Мы всё добудем! Важная забота!
Ну, пьян… Никто мне не указ!..»
И в уголок свои деньжонки спрячет,
Забудет, — и давай искать;
Кричит: «Разбой!» — и охает и плачет:
«Ты вор, Тарас! не смей молчать!
Ты вор! будь проклят! сохни, как лучина!..»
Стоит, ни слова сын в ответ;
В его глазах угрюмая кручина,
В его лице кровинки нет.
Сидит на лавке бедная старушка,
Лицо слезами облито.
И так печальна тесная избушка,
Что не глядел бы ни на что…
Уж рассветает. Тучки краской алой
Покрыты. Закраснелся пруд,
И весело над кровлей обветшалой
Певуньи-ласточки снуют.
Вдали туман редеет над лугами.
Вот слышны резкий скрип ворот
И голос бабы: «Поезжай межами,
Там перелеском путь пойдёт…»
«Эхма! уж день!» Тарас тряхнёт кудрями:
Ну, видно, после, мол, поспишь…
И вот с сохою едет он полями;
Дорога — скатерть, в поле — тишь;
Над лесом солнце золотом сверкает,
И птичка в вышине поёт,
Звенит, поёт и устали не знает…
И парень песню заведёт.
И грустно, грустно эта песня льётся.
Он едет лугом — будит луг,
Поедет лесом — тёмный лес проснётся
И с ним поёт, как старый друг.
Заря погасла. Кончена работа.
Уснуть бы, кажется, пора,
Да спать-то парню не даёт забота, —
Коней ведёт он со двора
Поить… И шляпу набекрень наденет,
Ворота настежь распахнёт,
По улице, посвистывая, едет,
А за углом — подруга ждёт.
Кругом безлюдно. Тёпел летний вечер.
Река при месяце блестит.
И знает только перелётный ветер,
Что парень с милой говорит.
Печальна жизнь. Печальна с милой встреча:
Она поникла головой,
В ответ на ласки не находит речи;
Стоит и парень сам не свой.
«Я сам не рад, голубка дорогая!
Как мне жениться на тебе?
Свяжу тебя, свяжу себя, родная…
Гнезда не вить уж мне себе.
Мне тесно тут. Не связывай мне воли.
Авось придут иные дни.
А сгину где, без счастья и без доли, —
Меня хоть ты-то не кляни!..»
— «На муку, верно, — отвечает голос, —
Да на печаль я рождена,
И пропаду, что одинокий колос,
И всё молчать, молчать должна!
Отец и мать мне попрекнут тобою,
Там замуж… чахни от тоски!
И всем-то будет воля надо мною
До гробовой моей доски!..»
— «Не быть тому! Добьюсь до красной доли!
Не стать мне силы занимать…
И будешь ты и в радости, и в холе,
И в неге век свой вековать».
4
Блестят, мерцают звёзды над полями.
Соседа грязная изба
Чуть не битком набита косарями;
В избе весёлая гульба.
Дым тютюна, жара… Весь в саже чёрной
Ночник мигает над столом,
Трещит. И ходит по рукам проворно
Стакан, наполненный вином.
Поют и пляшут косари степные,
Кафтаны сброшены с их плеч,
Растрёпаны их кудри молодые,
Смела размашистая речь.
Тарас сидит угрюмый и печальный.
Он друга по сердцу сыскал
И про свою любовь к сторонке дальней
И про тоску порассказал.
«Эх, курица! — товарищ крикнул громко. —
Тебе ль лететь в далёкий путь!
Связался тут с какою-то девчонкой.
Боишься крыльями махнуть!
Гулял бы ты, как я, сокол, гуляю:
Три года на Дону прожил,
Теперь на Волгу лыжи направляю,
Про дом и думать позабыл».
И долго говорил косарь кудрявый,
И всё хвалил степей простор,
Красу казачек, косарей забавы, —
И песней кончил разговор.
Тарас вскочил. Лицо его горело.
«Так здравствуй ты, чужая даль!
Ну, — в степь так в степь! Всё сердце изболело.
Вина! Запьём свою печаль!»
И взял он паспорт, помолился Богу,
И отдал старикам поклон:
Благословите, мол, родные, на дорогу,
Так, значит, надобно: закон.
Старик кричал, — ничто не помогало,
И плюнул наконец со зла.
Старушка к сыну на плечо припала
И оторваться не могла.
«Касатик мой! мой голубь сизокрылый!
Господь тебя да сбережёт…
Заел тебя, заел отец постылый,
Да и меня-то в гроб кладёт».
— «Возьми-ка с горя об стену разбейся, —
Сказал ей муж. — Вишь, обнялись!
Ступай, сынок! ступай, как вихорь, вейся,
Как вихорь, по свету кружись!..»
5
И, распростясь с родимыми полями,
Взяв только косу со двора,
Пошёл Тарас с котомкой за плечами
Искать и счастья и добра.
Одна заря сменялася другою,
За тёмной ночью день вставал,
Всё шёл косарь, всё дальше за собою
Поля родные оставлял.
Порой, усталый, на траву приляжет,
Горячий пот с лица отрёт,
Ремни котомки кожаной развяжет
И скудный завтрак свой начнёт.
На нём от пыли платье почернело,
В клочках подошвы сапогов,
Лицо его от солнца загорело,
Но как он весел и здоров!
Идёт мой парень, а над ним порою
Иль журавлей кружится цепь,
Иль пролетают облака толпою,
И вот он углубился в степь.
«O, Господи! Что ж это за раздолье!
А глушь-то… степь да небеса!
Трава, цветы — уж правда, тут приволье,
Краса, что рай земной, краса!»
Меж тем трава клонилась, поднималась,
Ей ветер кудри завивал,
По этим кудрям тень переливалась
И яркий луч перебегал.
Средь изумрудной зелени, как глазки,
Цветы глядели тут и там,
По ним играли радужные краски,
И кланялись цветы цветам.
И голоса, без умолку звучали!
Жужжанье, песни, трескотня
Со всех сторон неслись и утопали
В сиянье солнечного дня.
Смеркается, — и говор затихает,
Край неба в полыми горит,
Ночь тёмная украдкой подступает,
Степной травы не пробудит.
Зажглась звезда. Зажглось их много-много,
И месяц в сумраке блестит,
И сноп лучей воздушною дорогой
Идёт — и в глубь реки глядит.
Всё стихло, спит. Но степь как будто дышит,
В дремоте звуки издаёт!
Вот где-то свист далёкий ухо слышит,
И, кажется, чумак поёт.
Редеют тени, звёзды пропадают,
В огне несутся облака
И, медленно редея, померкают.
Трава задвигалась слегка.
Светло. Вспорхнула птичка. Солнце встало.
Степь тонет в золотом огне.
И снова всё запело, зазвучало
И на земле и в вышине…
Вот в стороне станица показалась,
Стеклом воды отражена,
Сидит на берегу; вся увенчалась
Садами тёмными она.
По зелени некошеной равнины
Рассыпался табун коней.
Безлюдье, тишь. Холмов одни вершины
Оглядывают ширь степей.
Вошёл Тарас в станицу и дивится:
Казачка, в пёстром колпаке,
На скакуне ему навстречу мчится
С баклагой круглою в руке.
Желтеют гумна. Домики нарядно
Глядят из зелени садов.
Вот спит казак под тенью виноградной,
И как румян он и здоров!
Ни грязных баб в понявах подоткнутых,
Ни лиц не видно испитых,
И нет тут нищих бледных, необутых,
Калек и с чашками слепых…
Как раз мой парень подоспел к покосу.
Нанялся скоро в косари.
«Ну, в добрый час!» И наточил он косу
При свете утренней зари.
Кипи, работа! В шляпе да в рубахе
Идёт, махает он косой;
Коса сверкает, и при каждом взмахе
Трава ложится полосой.
Там в вышине орёл иль кречет вьётся,
Иль туча крылья развернёт,
И тёмный вихорь мимо пронесётся, —
Тарас и косит, и поёт…
Стога растут. Покос к концу подходит,
Степь засыпает в тишине
И на сердце, нагая, грусть наводит…
Косарь не рад своей казне.
Так много нужд! Он пролил столько пота,
Казны так мало накопил…
Куда ж идти? Опять нужна работа,
Опять нужна растрата сил!
И будешь сыт… Так до сырой могилы
Трудись, трудись… но жить когда?
К чему казна, когда растратишь силы.
И надорвёшься от труда?
А радости? иль нет их в тёмной доле,
В суровой доле мужика?
Иль кем он проклят, проливая в поле
Кровавый пот из-за куска?.
В степи стемнело. Около дороги
Горят на травке огоньки;
В густом дыму чернеются треноги,
Висят на крючьях котелки.
В воде пшено с бараниной варится.
Уселись косари в кружок,
И слышен говор: никому не спится,
И слышен изредка рожок.
Вокруг молчанье. Месяц обливает
Стогов верхушки серебром,
И при огне из мрака выступает
Шалаш, покрытый камышом.
«Ну, не к добру, — сказал косарь плечистый, —
Умолк наш соловей степной!..
А ну, Тарас, привстань с травы росистой,
Уважь, «Лучинушку» пропой!»
— «Ну, нет, дружище, что-то не поётся.
Гроза бы, что ли уж, нашла…
Такая тишь, трава не пошатнётся!
Нет, летом лучше жизнь была!»
— «Домой, приятель, видно, захотелось.
Ты говорил: тут рай в степях!..»
— «И был тут рай; да всё уж пригляделось!
Работы нет, трава в стогах…»
И думал он: «Вот я и дом покинул…
Была бы только жизнь по мне,
Ведь, кажется, я б гору с места сдвинул, —
Да что… Заботы всё одне!..
Живётся ж людям в нужде без печали!
Так наши деды жизнь вели
Росли в грязи, пахали да пахали,
С нуждою бились, в гроб легли
И сгнили… Точно смерть утеха!
Ищи добра, броди впотьмах,
Покуда, свету Божьему помеха,
Лежит повязка на глазах…
Эх, ну вас к чёрту, горькие заботы!
О чём тут плакать горячо?
Пойду туда, где более работы,
Где нужно крепкое плечо».
6
Горит заря. Румяный вечер жарок.
Румянец по реке разлит.
Пестреют флаги плоскодонных барок,
И люд на пристани кишит.
В высоких шапках чумаки с кнутами,
Татарин с бритой головой,
В бешмете с откидными рукавами
Курчавый грек, цыган седой.
Купец дородный с важною походкой,
И с самоваром сбитенщик,
И плут еврей с козлиного бородкой,
Вестей торговых проводник.
Кого тут нет! Докучный писк шарманок,
Смех бурлаков, и скрип колёс,
И брань, и песни буйные цыганок —
Всё в шум над берегом слилось.
Куда ни глянь — под хлебом берег гнётся:
Хлеб в балаганах, хлеб в бунтах…
Недаром Русь кормилицей зовется
И почивает на полях.
Вкруг вольницы весёлый свист и топот;
Народу — пушкой не пробьёшь!
И всюду шум, как будто моря ропот;
Шум этот слушать устаёшь.
«Вот где разгул! Вот милая сторонка! —
Тарас кричит на берегу. —
Гуляй, ребята! Вот моя мошонка!
Да грянем песню… помогу!
Hy, «Вниз по матушке по Волге… дружно!..»
И песня громко понеслась;
Откликнулся на песню луг окружный,
И даль реки отозвалась…
А небо всё темнело, померкало,
Шла туча синяя с дождём,
И молния гладь Дона освещала, —
И перекатывался гром.
Вдруг хлынул дождь, гроза забушевала;
Народ под кровли побежал.
«Шабаш, ребята! Песни, значит, мало!» —
Тарас товарищам сказал.
Пустился к Дону. Жилистой рукою
Челнок от барки отвязал,
Схватил весло, — и тешился грозою,
По гребням волн перелетал.
И бурлаки качали головами:
«Неугомонный человек!
Вишь, понесло помериться с волнами,
Ни за копейку сгубит век!..»
7
Одеты серые луга туманом;
То дождь польёт, то снег летит.
И глушь, и дичь. На берегу песчаном
Угрюмо тёмный лес стоит.
Дождю навстречу, мерными шагами
Под лямкой бурлаки идут
И тянут барку крепкими плечами, —
Слабеть канату не дают.
Их ноги грязью до колен покрыты,
Шапчонки лезут на глаза,
Потёрлось платье, лапти поизбиты,
От поту взмокли волоса.
«Бери причал! живее, что ль! заснули!» —
Продрогший кормчий закричал.
И бурлаки верёвки натянули, —
И барка стала на привал.
Огонь зажжён. Дым в клочьях улетает;
Несутся быстро облака;
И ветром барку на волнах качает,
И плещет на берег река.
Тарас потёр мозолистые руки
И сел, задумавшись, на пень.
«Ну, ну! перенесли мы нынче муки! —
Промолвил кто-то. — Скверный день!..
Убёг бы, да притянут к становому
И отдерут…» — «Доволокём! —
Сказал другой. — Гуляй, пока до дому,
Там будь что будет! Уж попьём!..
Вот мы вчера к Тарасу приставали,
Куда, — не пьёт! Такой чудак!»
— «А что, Тарас, ты, право, крепче стали,
— Сказал оборванный бурлак. —
Тут тянешь, тянешь, — смерть, а не работа,
А ты и ухом не ведёшь!..»
Тарас кудрями, мокрыми от пота,
Тряхнул и молвил: «Не умрёшь!
Умрёшь — зароем». — «У тебя всё шутки.
О деле, видишь, речь идёт.
Ведь у тебя — то песни, прибаутки,
То скука — шут тебя поймёт!»
— «Рассказывай! Перебивать не буду…»
Он думал вовсе о другом,
Хоть и глядел, как жёлтых листьев груду
Огонь охватывал кругом.
Припомнил он сторонушку родную
И свой печальный, бедный дом;
Отец клянёт его напропалую,
А мать рыдает за столом.
Припомнил он, как расставался с милой,
Зачем? Что ждало впереди?
Где ж доля-счастье?. Как она любила!..
И сердце дрогнуло в груди.
«Сюда, ребята! Плотник утопает!» —
На барке голос раздался.
И по доскам толпа перебегает
На барку. «Эк он сорвался!»
— «Да где?» — «Вот тут. Ну, долго ль оступиться!»
— «Вот горе; ветер-то велик!»
— «Плыви скорей!» — «Ништо, плыви топиться!»
— «Спасите!» — разносился крик.
И голова мелькала над волнами.
Тарас уж бросился в реку
И во всю мочь размахивал руками.
— «Держись! — кричал он бедняку. —
Ко мне держись!» Но громкого призыва
Товарищ слышать уж не мог —
И погрузился в волны молчаливо…
Тарас нырнул. Уж он продрог
И был далёко. Глухо раздавался
И шум воды, и ветра вой;
Пловец из синей глуби показался
И вновь исчез… Немой толпой
Стоял народ с надеждою несмелой.
И вынырнул Тарас из волн.
Глядят — за ним ещё всплывает тело…
И разом грянуло: «Спасён!»
И шапками в восторге замахала
Толпа, забывшая свой страх.
А буря выла. Чайки пропадали.
Как точки, в тёмных облаках.
Устал пловец. Измученный волнами,
Едва плывёт. Они бегут
Все в белой пене, дружными рядами,
И всё растут, и всё растут.
Хотел он крикнуть — замерло дыханье.
И в воздухе рукой потряс,
Как будто жизни посылал прощанье,
И крикнул — и пропал из глаз…
