Пока оглохший грузовик
Шофер в сердцах ругает «лярвой»,
Тоску как хочешь назови,
Я называю — «Шуя-ярви».
Я вышел к озеру.
(Окинь, и не забудь.)
Леса над ярами.
Густел рассвет,
И рыбаки
Проснулися на Шуя-ярви.
И ни романтики,
Ни бури
Высоких чувств,
Я увидал:
Валун,
Валун, как мамонт, бурый
И первородная вода.
Да шел рассвет седым опальником.
Он с моря шел на материк.
Шофер курил,
Скрипел напильником,
Дорогу в бога материл,
Я вспомнил Тихонова.
Губы
Сухая высушит тоска.
Когда бы смог я по зарубам
Большое слово отыскать.
Здесь в каждом камне онемели
Природы схватки и бои,
Твои тревоги, Вайнемейнен,
И руны древние твои.
А грузовик стоял,
И пыльный
И охромелый, как Тимур,
Пока ребята с лесопильни
Пришли на выручку к нему.
Мы пили чай, пропахший хвоей,
И целых три часа подряд
Я бредил наяву Москвою
И станцией «Охотный ряд».
Была ли в этой хвое сила,
Озерным ветром принесло,
Иль просто в воздухе носилось
И ждало настоящих слов,
Но только вдруг я понял сразу,
Какое счастье мне дано —
Простор
От Кеми до Кавказа
Считать родною стороной.
У Черноморья по лиманам
Следить, как звезды проплывут.
И эту ясность пониманья
Обычно гордостью зовут.
Но чай допит, уже над ярами
В труде обычном проходил
Обычный день
Он шел на Ярви,
Как поседелый бригадир.
Март 1939