Очнулась река, всю проспавшая зиму без просыпу.
И лед притонувший похож на гнилой поролон.
Какой-то вороний пророк по воде — аки посуху.
Похоже, что чуда взыскует и вера ворон.
Они барражируют в светлом и медленном воздухе.
Весенняя твердь раздвигает кирпичный проем.
И все это небо висит лишь на бронзовом гвоздике,
чья шляпка сейчас засветилась над монастырем.
Наверно, люблю. А не то бы навряд ли бездельничал.
Быть может, любим, а иначе зачем так открыт
я этим однажды предавшим прудам Новодевичьим,
где, стоя с сухими глазами, я плакал навзрыд.
Теперь вот не плачу — глаза же влажны. Отчего б это?
Небось оттого, что рассказы про возраст — вранье:
бесстрастная юность не лучше бесстрашного опыта.
А юность, ей-богу, бесстрастна — взгляни на нее:
как точно считает и как заседанья свиданиям
уверенно предпочитает. Но это пройдет.
Цель жизни — прийти к одиноким весенним скитаниям,
когда под мостом не вода, но уже и не лед.
Уж если мы что получаем, то, право же, — вскорости.
Всей жизни — на миг. Где уж тут позабыть о былом.
И нет ничего, что бы стоило мартовской новости
об ангелах, стаей вернувшихся с первым теплом.
1960
