Был человек. Имел жену, детей,
Дом с черепичной кровлей,
Сад, колодец,
Вола, осла и слуг, служивших верно.
Однажды он, идя домой, глядит —
И видит дым на небе,
Слуг, спешащих
Туда, сюда, и отчий дом в огне.
Он узнает, что нерадивый раб
Поджег в саду солому,
Испугался
И, бросив дом, бежал от наказанья.
Вскипев от гнева, поспешил и он
Тушить пожар с другими,
Суетиться,
Таскать добро, кричать, хрипя, в дыму.
Но дом сгорел. Жена свела детей
К испуганным соседям.
Головешки
Еще дымилися на пепелище.
— Построим снова, — молвил человек, —
Верни-ка, друг, кубышку,
Что отдал я
Тебе хранить на наш на черный день!
В кубышке было золото. Сосед
Его давно растратил.
Молвил: — Что ты?
В бреду с беды? Какая там кубышка?
Взревев, как зверь, ударил человек
Неверного соседа.
Тот свалился
И умер. Был виновник взят в тюрьму.
Жена же с бесприютными детьми
От одного к другому
С униженьем
Скиталася, и хлеб их стал им горек.
— Будь я одна, мне было б легче! — Так
Подумала однажды.
Слышал, верно,
Ее злой дух — и смерть взяла детей.
Не снесть бы ей потери, но ума
Она лишилась с горя.
И вприпрыжку
Ушла бродить, играя с кем-то в прятки.
Да со смешком, блудя глазами, рот,
Как дети, оттопырив,
Оступилась
И утонула в тот же день в пруду.
Меж тем судья, все дело разобрав,
В нем не нашел убийства.
Отпустил он,
С советом быть разумней, человека.
Тот вышел и спросил: — Где сын? — Погиб. —
Спросил: — Где дочь? — Погибла. —
О жене он
Тогда спросил, и был ответ: мертва.
Он на чужой порог присел без слез.
Очами напряженно
Высматривал,
Как будто бы читал перед собою.
Да шевелил губами про себя.
А раб, их дом поджегший,
Днем и ночью
Тем временем терзался в злой тоске.
И так несносен сердцу был укор,
Что — в жажде облегченья —
Воротился,
Бил в грудь себя и пал пред человеком.
— Прости, прости! — Тот взор в него упер,
Узнал и, торопливо
Продолжая
Немую речь свою, сказал рабу:
— Не ты, — сказал он, — в этом виноват.
Ну, ты поджег солому,
Правда, правда,
А дети, а жена моя, а злато?
Уж тут не ты. Иди себе, иди,
Коль хочешь, — так прощаю. —
Обратился
К нему очами и простил ему.
Упала тяжесть с совести раба.
Вскричал он: — Друг, спасибо!
Не забуду
Всю жизнь мою, что мне сейчас даруешь!
И встрепенулся бледный человек:
— Ты говоришь спасибо?
Ведь лишен я
Теперь всего, я гол, как перст, я нищ,
Нет у меня на маковку добра,
А ты сказал спасибо?
Неужели
И нищие давать дары умеют?
И встал тогда, и ходит он с тех пор
К болящим и скорбящим.
И находит
Такое слово, чем кому помочь.
И не бесплодны скорбного слова,
А сам он ликом светел…
Божьим детям
Дается, утешая, утешенье.
13 апреля 1920
