Я помню этот светлый дом…
Его бетонная громада
Глядела верхним этажом
В простор Таврического сада,
А третье от угла окно,
Поймав заката отблеск алый
(Как это было все давно!),
Крылами голубя сверкало.
И, улицу переходя
В ветрах весеннего ненастья,
Я говорил под шум дождя:
«Вон там мне тоже светит счастье!».
Я помню затемненный дом,
Когда с товарищами вместе
Взывал он каждым кирпичом
О непреклонности и мести.
По грудь в сугробы погружен,
Окованный бронею стужи
И строго молчаливый, он,
Казалось, стал темней и у**же,
Пятой в родную землю врос,
Не по-обычному спокоен,—
Бетонный вздыбленный утес,
Насторожившийся, как воин.
Я помню этот черный дом
Под грозным небом Ленинграда,
Расколотый, как топором,
Ударом тяжкого снаряда.
В нагроможденье кирпичей
И свитого в жгуты металла
Лежал он, черный и ничей,
Дымясь лохмотьями провала,
И только старое окно
Каким-то чудом уцелело.
В нем было все тогда темно
И одиноко до предела.
И вновь я видел этот дом,
Одетый свежими лесами.
Его наполнил новый гром,
Он пел пилой и молотками.
В пыли, в известке этажи
Росли всё выше без опаски,
И были празднично свежи
Их голубеющие краски.
А тонкий луч, скользнув к окну
Весенним утром, в свежем блеске
По стеклам лил голубизну
И тихо трогал занавески…
Кто там, под крышею, живет
В моем окошке — третьем с краю?
Майор запаса? Счетовод?
Актриса? Табельщик?— Не знаю.
Но я хочу, чтобы ему
Легко работалось и пелось,
Чтоб в возродившемся дому
Окрепла творческая зрелость,
Чтоб дом глядел, как прежде, вдаль,
На клены солнечного сада,
Где встало солнце, как медаль
«За оборону Ленинграда».
1945
