За всех, которые нравились или нравятся,
Хранимых иконами у души в пещере,
Как чашу вина в застольной здравице
Подъемлю стихами наполненный череп.
В. Маяковский
Серёжа бомбой на сцену валится, она вскипает под ним, дымя. Она трясется
под ним, страдалица, а он, знай, скалится в микрофон тридцатью двумя.
Ритм отбивает ногами босыми, чеканит черной своей башкой — и мир идет
золотыми осами, алмазной стружкой, цветной мошкой. Сергеич — это такое
отчество, что испаряет во мне печаль; мне ничего от него не хочется, вот
только длился б и не молчал; чтоб сипло он выдыхал спасибо нам — нам,
взмокшей тысяче медвежат, чтоб к звездам, по потолку рассыпанным, кулак
был брошен — и вдруг разжат; вот он стоит, и дрожат басы под ним,
грохочут, ропщут и дребезжат.
А это Лена, ехидный светоч мой, арабский мальчик, глумливый черт;
татуировка цветущей веточкой течет по шее ей на плечо. Она тщеславна, ей
страшно хочется звучать из каждого утюга; она едва ли первопроходчица, о
нет, — но хватка ее туга. И всяк любуется ею, ахая, догадки строит, как
муравей — что за лукавство блестит в глазах ее, поет в рисунке ее
бровей; зачем внутри закипает олово, дышать становится тяжелей, когда
она, запрокинув голову, смеется хищно, как Бармалей; жестикулирует
лапкой птичьею, благоухает за полверсты — и никогда тебе не постичь ее,
не уместить ее красоты, — путем совместного ли распития, гулянья, хохота
о былом; тебе придется всегда любить ее и быть не в силах объять умом.
Я выхожу, новый день приветствую, январь, на улице минус семь, слюнявит
солнышко Павелецкую, как будто хочет сожрать совсем; стою, как
масленичное чучело, луч лижет влажно, лицо корежа, и не сказать, чтоб
меня не мучило, что я не Лена и не Серёжа. И я хочу говорить репризами,
кивать со сцены орущим гущам — надоедает ходить непризнанным,
невсесоюзным, невсемогущим; и я бы, эх, собирала клубики, и все б
толпились в моей гримерке; но подбираю слова, как кубики, пока не
выпадут три семерки. Пока не включит Бог светофора мне; а нет — зайду
под своим логином на форум к Богу, а там на форуме все пишут «Господи,
помоги нам».
Он помогает, Он ведь не врет же, таких приходит нас полный зал —
допустим, Леной или Серёжей Он мне вполне себя доказал. И я гляжу вокруг
завороженно, и мое сердце не знает тлена, пока тихонько поет Серёжа мне,
пока мне в трубку хохочет Лена; пока они мне со сцены-палубы круги
спасательные швыряют, без них я не перезимовала бы, а тут почти конец
января ведь.
Один как скрежет морского гравия, другая будто глинтвейн лимонный.
А я так — просто листок за здравие, где надо
каждого
поименно.