Как молоток
влетело в голову
отточенное слово,
вколочено напропалую!
— Задержите! Караул!
Не попрощался.
В Кодж оры! — Бегу по шпалам,
Кричу и падаю под ветер.
Все поезда
проносятся
над онемелым переносьем…
Ты отделилась от вокзала,
покорно сникли семафоры.
Гудел
трепыхался поезд,
горлом
прорезывая стальной воздух.
В ознобе
не попадали
зуб-на-зуб шпалы.
Петлей угарной — ветер замахал.
А я глядел нарядно-катафальный
в галстуке…
И вдруг — вдогонку:
— Стой! Схватите!
Она совсем уехала? — Над лесом рвутся силуэты,
а я — в колодезь,
к швабрам,
барахтаться в холодной одиночке,
где сырость с ночью спят в обнимку,
Ты на Кавказец профуфирила в экспрессе
и скоро выйдешь замуж,
меня ж — к мокрицам,
где костоломный осьмизуб
настежь
прощелкнет…
Умчался…
Уездный гвоздь — в селезенку!
И все ж — живу!
Уж третью пятидневку
в слякоть и в стужу
— ничего, привыкаю — хожу на службу
и даже ежедневно
что-то дряблое
обедаю
с кислой капусткой.
Имени ее не произношу.
Живу молчальником.
Стиснув виски,
стараюсь выполнить
предотъездное обещание.
Да… так спокойнее — анемильником…
Занафталиненный медикамен-
тами доктор
двенадцатью щипцами
сделал мне аборт памяти…
Меня зажало в люк.
Я кувыркаюсь без памяти,
Стучу о камень,
Знаю — не вынырну!
На мокрые доски
молчалкою — плюх!..
