Эта жизнь была не мед, но восхищала иногда:
выдавала крупный куш при мелких шансах…
О, какая вдруг вспорхнет из-под корунда ерунда,
вроде скрипок, замирающих в нюансах.
Генеральша в тридцать лет: повелевающая стать,
очи серые уставшей Ярославны…
Ах, вернуть бы этот бред! Да этих верст не наверстать —
до Коломны, то ли вроде до Купавны.
Был у Лещенко Петра какой-то ключик золотой,
открывающий неведомые дверцы.
На коврах настенных фото: берег, солнцем залитой,
иноходцы, инородцы, иноверцы.
Оттого ль, что надоел казенный юг, казенный муж,
иль у золота любви своя обманка,
но в таком слиянье тел нелепо спрашивать у душ,
кто мы с ней и кем мы станем спозаранка.
И сплетались, и сплетались пошлый слог и дивный ритм
под корундовым сучком в башке мембраны!
Каждый жест мой непреклонен, каждый твой — неповторим:
мы друг другу и рабы, но и тираны…
Эту шустренькую муть, неукротимый шлягерок,
да неужто услыхав, пожмем плечами?
Этот долгий страшный путь вдоль обнаженных светлых ног,
и — ни мудрости в обоих, ни печали.
1956