1
Душа мрачна, мечты мои унылы,
Грядущее рисуется темно.
Привычки, прежде милые, постыли,
И горек дым сигары. Решено!
Не ты горька, любимая подруга
Ночных трудов и одиноких дум, —
Мой жребий горек. Жадного недуга
Я не избег. Еще мой светел ум,
Еще в надежде глупой и послушной
Не ищет он отрады малодушной,
Я вижу всё… А рано смерть идет,
И жизни жаль мучительно. Я молод,
Теперь поменьше мелочных забот
И реже в дверь мою стучится голод:
Теперь бы мог я сделать что-нибудь.
Но поздно!.. Я, как путник безрассудный,
Пустившийся в далекий, долгий путь,
Не соразмерив сил с дорогой трудной:
Кругом всё чуждо, негде отдохнуть,
Стоит он, бледный, средь большой дороги.
Никто его не призрел, не подвез:
Промчалась тройка, проскрипел обоз —
Всё мимо, мимо!.. Подкосились ноги,
И он упал… Тогда к нему толпой
Сойдутся люди — смущены, унылы,
Почтят его ненужною слезой
И подвезут охотно — до могилы…
(январь или февраль 1853 г.)
2
Я рано встал, недолги были сборы,
Я вышел в путь, чуть занялась заря;
Переходил я пропасти и горы,
Переплывал я реки и моря;
Боролся я, один и безоружен,
С толпой врагов; не унывал в беде
И не роптал. Но стал мне отдых нужен —
И не нашел приюта я нигде!
Не раз, упав лицом в сырую землю,
С отчаяньем, голодный, я твердил:
«По силам ли, о боже! труд подъемлю?» —
И снова шел, собрав остаток сил.
Всё ближе и знакомее дорога,
И пройдено всё трудное в пути!
Главы церквей сияют впереди —
Недалеко до отчего порога!
Насмешливо сгибаясь и кряхтя
Под тяжестью сумы своей дырявой,
Алчбы и жажды бедное дитя,
Голодный труд, попутчик мой лукавый,
Уж прочь идет: теперь нам розный путь.
Вперед, вперед! Но изменили силы —
Очнулся я на рубеже могилы…
И некому и нечем помянуть!
Настанет утро — солнышко осветит
Бездушный труп… Всё будет решено!
И в целом мире сердце лишь одно —
И то едва ли — смерть мою заметит…
(между 1853 и 1855)
3
Пышна в разливе гордая река,
Плывут суда, колеблясь величаво,
Просмолены их черные бока,
Над ними флаг, на флаге надпись: слава!
Толпы народа берегом бегут,
К ним приковав досужее вниманье,
И, шляпами размахивая, шлют
Пловцы родному берегу прощанье, —
И вмиг оно подхвачено толпой,
И дружно берег весь ему ответит.
Но тут же, опрокинутый волной,
Погибни челн — и кто его заметит?
А если и раздастся дикий стон
На берегу — внезапный, одинокой,
За криками не будет слышен он
И не дойдет до дна реки глубокой…
Подруга темной участи моей!
Оставь скорее берег, озаренный
Горячим блеском солнечных лучей
И пестрою толпою оживленный, —
Чем солнце ярче, люди веселей,
Тем сердцу сокрушенному больней![1]
(между 21 мая и 7 июня 1855)
[1]Печатаются по Ст 1873, т. I, ч. 1, с. 125–128.
Впервые опубликованы: 1-я элегия — С, 1853, № 3 (ценз. разр. — 28 февр. 1853 г.), с. 120, без заглавия, с подписью:** (в оглавлении: ***); весь цикл, под заглавием: «Последние элегии» — Ст 1856, с. 186–189.
В собрание сочинений впервые включены: Ст 1856. Перепечатывались в 1-й части всех последующих прижизненных изданий «Стихотворений».
Незаконченный черновой автограф 3-й элегии — ГБЛ (Зап. тетр. № 1, л. 141 об. — 142). Беловой автограф всего цикла — ГБЛ (Солд. тетр., л. 22–24 об.).
В Ст 1879 датировано: «1853». Однако наличие чернового автографа 3-й элегии в Зап. тетр. № 1 убеждает, что она была написана не ранее 21 мая 1855 г. Наличие же белового автографа в Солд. тетр. показывает, что работа над циклом была завершена не позже 7 июня 1855 г.
Очевидно, работу над циклом Некрасов начал в 1853 г. под впечатлением тяжелой болезни (см. о ней: Белоголовый Н. А. Воспоминания и другие статьи. Изд. 4-е. СПб., 1901, с. 377), а завершил весной 1855 г. в период обострения той же болезни.
Год написания: 1855