И вот, я завершил свой некий труд,
которым завершился некий круг,
я кончил книгу и поставил точку.
И тут я вдруг, — хоть вовсе и не вдруг —
как раз и вспомнил эту Вашу строчку,
Арсений Александрович, мой друг
(эпитет «старший» не влезает в строчку,
не то бы я сказал, конечно, старший —
Вы знаете, как мне не по душе
то нынешнее модное пижонство,
то панибратство, то амикошонство,
то легкое уменье восклицать
«Марина-Анна, о Марина-Анна»,
не чувствуя, что между «М» и «А»
рокочет «Р» и там зияет рана — горчайший знак
бесчисленных утрат),
Арсений Александрович, мой брат,
мой старший брат по плоти и по крови
свободного российского стиха
(да и по той, по красной, что впиталась
навечно в подмосковные снега,
земную пробуравив оболочку),
итак, зачем, Вы спросите,
к чему
я вспомнил эту Вашу строчку?
А лишь затем — сказать, что Вас люблю,
и что покуда рано ставить точку,
что знаки препинанья вообще — не наше дело,
их расставит время —
знак восклицанья
или знак вопроса,
кавычки,
точку
или многоточье.
Но это все — когда-нибудь потом,
и пусть, кто хочет, думает о том,
а мы еще найдем, о чем подумать.
Позвольте же поднять бокал за Вас,
за Ваше здравье
и за Ваше имя,
где слово «Арс» — искусство —
как в шараде,
соседствует со словом «сень»,
напоминая отзвук потрясений,
стократно повторившихся в душе,
за Ваши рифмы и за Ваш рифмовник,
за Ваш письмовник и гербовник чести,
за Вас,
родной словесности фонарщик,
святых теней бессменный атташе,
за Ваши арфы, флейты и фаготы,
за этот год и за другие годы,
в которых
жить и жить Вам,
вопреки
хитросплетеньям критиков лукавых,
чьи называть не станем имена.
Пускай себе. Не наше это дело.
1980