На взяточников гром всё с каждым днем сильней
Теперь гремит со всех журнальных батарей.
Прекрасно! Поделом! К чему спускать пороку?
Хотя и то сказать: в сих залпах мало проку,
И, как ни жарь его картечью общих мест,
Кот Васька слушает да преспокойно ест.
Фонвизина слыхал, слыхал он и Капниста,
И мало ли кого? Но шиканья и свиста
Их колких эпиграмм не убоялся кот,
Он так же жирен всё и хорошо живет.
Конечно, к деньгам страсть есть признак ненавистный,
Но сами, господа, вы вовсе ль бескорыстны?
Не гнетесь ли и вы пред золотым тельцом?
И чисты ль вы рукой, торгующей пером?
Кто спорит! Взяточник есть человек презренный,
Но, сребролюбия недугом омраченный,
Писатель во сто раз презренней и того.
Дар слова — божий дар, — он в торг пустил его.
Свой благородный гнев, и скорбь, и желчь, и слезы
Всё ценит он, торгаш, по таксе рифм и прозы.
Сей изрекаемый над грешниками суд,
Сей проповедник наш, сей избранный сосуд,
Который так скорбит о каждой нашей язве,
Никак он не прольет целебной капли, — разве
За деньги чистые, чтобы купить на них
Чем утолить пожар всех алчностей своих.
1875