Перевяжи эти дни тесемкой, вскрой, когда сделаешься стара: Калашник
кормит блинами с семгой и пьет с тобой до шести утра; играет в мачо,
горланит блюзы – Москва пустынна, луна полна (я всех их, собственно, и
люблю за то, что все как один шпана: пусть образованна первоклассно и
кашемировое пальто, — но приджазованна, громогласна и надирается как никто).
Кумир вернулся в свой Копенгаген, ехиден, стрижен и большеглаз; а ты тут
слушаешь Нину Хаген и Диаманду еще Галас, читаешь Бродского, Йейтса,
Йитса, днем эта книга, на вечер – та, и все надеешься просветлиться, да
не выходит же ни черта – все смотришь в лица, в кого б залиться,
сорваться, голову очертя.
Влюбиться – выдохнуть как-то злобу, что прет ноздрями, как у быка: одну
отчаянную зазнобу – сто шуток, двадцать три кабака, — с крючка сорвали
на днях; похоже, что крепко держат уже в горсти; а тот, кого ты забыть
не можешь, ни «мсти», ни «выпусти», ни «прости» — живет, улыбчив, холен,
рекламен и любит ту, что погорячей; благополучно забыв про пламень
островитянских твоих очей.
Ты, в общем, целую пятилетку романов втиснула в этот год: так молодую
легкоатлетку швыряет наземь в секунде от рекорда; встанешь, дадут
таблетку, с ладоней смоешь холодный пот; теперь вот меряй шагами клетку
своих раздумий, как крупный скот, мечись и громко реви в жилетку тому,
кто верил в иной исход.
Да впрочем, что тебе: лет-то двадцать, в груди пожар, в голове фокстрот;
Бог рад отечески издеваться, раз уж ты ждешь от Него острот; Он дал и
страсти тебе, и мозга, и, в целом, зрелищ огреб сполна; пока, однако, ты
только моська, что заливается на Слона; когда ты станешь не просто
куклой, такой, подкованной прыткой вшой – тебя Он стащит с ладони
смуглой и пообщается, как с большой.
Пока же прыгай, как первогодок, вся в черноземе и синяках: беги ловушек,
сетей, разводок; все научились, ты всё никак; взрослей, читай золотые
книжки, запоминай все, вяжи тесьмой; отрада – в каждом втором мальчишке,
спасенье – только в тебе самой; не верь сомнениям беспричинным; брось
проповедовать овощам; и не привязывайся к мужчинам, деньгам, иллюзиям и
вещам.
Ты перестанешь жить спешно, тряско, поймешь, насколько была глуха; с
тебя облезет вся эта краска, обложка, пестрая шелуха; ты сможешь сирых
согреть и слабых; и, вместо модненькой чепухи —
Когда-нибудь в подворотне лабух споет романс на твои стихи.