Я три пальмы твоих, честолюбьем болея,
Всё твердил и на школьном дворе и в саду.
Я мечтал, что на конкурсе всех одолею,
И прочту их в Москве на твоём юбилее,
И поеду в «Артек» в сорок первом году.
Юбилей приближался как праздник народный,
И меня обучал педагог превосходный,
Театрал, почитаемый в нашей семье,
Что по-разному скажется слово «холодный»,
Если дело о пепле идёт, иль ручье.
В те года, не берусь говорить о причинах,
Почему-то у нас годовщины смертей
Отмечали щедрей. И во время поминок
Всё звучало живее, чем на именинах.
Праздник твой был столетием смерти твоей.
Красовались в гусарских мундирах портреты,
И всё чаще тебя поминали газеты.
Шёл тираж к юбилею написанных книг.
Но, предчувствуя что-то, писали поэты
Про тебя, а вглядись – про себя же самих.
И гусаром глядел ты, а не юбиляром
На подростком, читавших с почтеньем и жаром
Строки тех же «Трёх пальм» или «Бородина».
И как некогда жизнь твоя резким ударом
Был оборван твой праздник. Настала война.