Две недели их море трепало…
Океана зеленая ртуть
То тугою стеною стояла,
То скользила в наклонную муть,
И скрипучее солнце штурвала
Вчетвером не могли повернуть.
На пятнадцатый день, урагана
Ледяную прорвав крутоверть,
Им раскрылся, как мякоть банана,
Ржавый месяц, прорезавший твердь.
И зарделись зрачки капитана,
В сотый раз обманувшего смерть.
В крутобокой каюте от жара
Он четырнадцать суток подряд
Со стрелою в груди, как гагара,
Бился об пол, стонал невпопад,
И мутней смоляного отвара
Растекался по мускулам яд.
«День мой выпили жадные пчелы.
Черный вымпел, приходишь ты в срок!
Бросим якорь за пеной атолла,
Закопаем бочонок в песок
Для нее, для девчонки веселой,
Чьи насмешки пьянее, чем грог!»
Он бы мог замечтаться о чуде,
Заглядеться на пламя волос —
Но они… эти черные люди…
Рви, хватай их, родительский пес!
Унеси его в дюны, в безлюдье,
Где он худеньким мальчиком рос…
Он проснется на родине. Или
Пусть кладут ему руки крестом,
Пусть зашьют, как уж многих зашили,
В грубый холст с корабельным ядром
И к зеленой прозрачной могиле
Спустят за борт под пушечный гром!
Вот лежит он: камзол, треуголка,
В медальоне под левой рукой
Черный ангел Миссури, креолка
(Ткань натянута грудью тугой)
В кринолине вишневого шелка,
Золотиста, как отмель и зной.
Не под тем ли коричневым взглядом —
Светляками тропических стран —
Жизнь была и блаженством и адом
Для твоей седины, капитан?
Мы на грудь твою с кортиком рядом
Незабвенный кладем талисман.
Завтра, завтра… Как скупо, как мало
В этой колбе песочных минут!
Завтра сам на приказ адмирала
Встанешь ты на прощальный салют.
И тугие закатные скалы
Морю родины гром отдадут…
……………
В этой раковине так странно,
Так настойчиво повторены
Гул Индийского океана,
Ребра отмелей, выгиб волны,
Что выходят на остров песчаный,
Словно пальмы, старинные сны.
Четко взвешен мой мир на ладони.
Океания! Солнце чудес!
Я плыву черепахой в затоне,
Где разросся коралловый лес,
И стоит мое сердце на склоне
Изумрудных, как в детстве, небес.
1920-1930
