Днем и ночью это наваждение –
сонное татарское селение,
весла в лодках, зыбкий свет звезды,
ветлы, как медведи у воды.
Я иду кривыми переулками,
где мы пели, притворяясь урками,
где курили, нащипавши, мох –
и, конечно, я по милой сох…
Я уже не вспомню эту милую –
то ли Гулей звали, то ли Милою,
беленькая, в ситце, босиком
поражала правильным лицом…
По оврагам, по краям России
плыли зори сквозь сады ночные,
где нам руки, шеи наугад
обжигал росой яблокопад…
Ничего уж не вернуть вовеки.
На три русла оттолкнулись реки,
и остались сваи на песке…
Постоим же на былой реке.
Здесь вода, должно быть, золотая,
унесет, невидимо сияя,
тех записок наших хоровод,
где одна другую и прочтет.
Мы ж, робея, будем вечер долгий
говорить о Родине с тобой…
Лишь напомнят, воя, в поле волки
нам о жизни сумрачной, другой.
Где-то есть она, совсем иная,
где обманом кормят, душат честь.
Я такой страны еще не знаю,
но она, как мне сказали, есть.
1991
