Асадов Эдуард

Свалился я, но хворь преодолел. И все довольны, надобно признаться: Враги довольны тем, что заболел, Друзья же тем, что начал поправляться.

Ты всё рвёшься держать меня столько лет В чёрном теле. Смотри, не пришлось бы каяться. В чёрном теле ведь чёрная мысль рождается —

Я в глазах твоих утону — Можно? Ведь в глазах твоих утонуть — счастье! Подойду и скажу — Здравствуй! Я люблю тебя очень — Сложно? Нет не сложно это, а трудно.

Люди стараются быть счастливыми, Но в этих стремлениях и борьбе Все ли способны быть незлобивыми И снисходительно-справедливыми И к прочим согражданам, и к себе?

Пускай ничей их не видит взгляд, Но, как на вершине горной, На крыше моей день и ночь стоят Два аиста: белый и черный. Когда загорюсь я, когда кругом Смеется

Я от взгляда её краснею, Любуясь жилкой на виске, Но наша сердечная дружба с нею Дом, построенный на песке. Но как-то я удивился очень, Прочитав в календарном

Чувства людские неважно измерены, Тут без конца ошибаться можно. Веришь лишь тому, что сто раз проверено, И только тому, что сто раз надёжно.

Мы в дальней разлуке. Сейчас между нами Узоры созвездий и посвист ветров, Дороги с бегущими вдаль поездами Да скучная цепь телеграфных столбов.

День и ночь за окном обложные дожди, Все промокло насквозь: и леса, и птицы. В эту пору, конечно, ни почты не жди, Да и вряд ли какой-нибудь гость постучится.

Ну что у нас в душах за кутерьма: Нигде стариков уважать не рвутся — Мол, старые, выжили из ума! И чуть не в лицо старикам смеются.