Агашина Маргарита

В сентябре на тропки густо листья пёстрые легли. Сентябри в народе грустно бабьим летом нарекли. Только что ж это такое: лишь машины замолчат, до рассвета

То ли буря, то ли вьюга снегу в косы намела… — Ну, подруга! — Что, подруга? Вся ли молодость ушла? Вся ли в поле рожь поспела? Ежевика отцвела?

Но мне бывает в тягость дружба, когда порой услышу я, что я жила не так, как нужно, — мне говорят мои друзья. Что мало песен написала, что не боролась

И зимой, и осенью, и летом, и сегодня так же, как вчера, к бабе Тоне ходят за советом женщины огромного двора. Я у ней бываю зачастую. Сяду тихо, прислонюсь к стене.

Не потому, что я за всё в ответе, не оттого, что я во всём права, но всё, что ни случается на свете, на свой аршин я меряю сперва. И я — не испугаюсь и не спрячусь.

На огромной клумбе у вокзала, ветром наклонённая к земле, поздняя ромашка замерзала, трепеща на высохшем стебле. Выгибала тоненькое тело и сопротивлялась, как могла.

В свой срок – не поздно и не рано – придёт зима, замрёт земля. И ты к Мамаеву кургану придёшь второго февраля. И там, у той заиндевелой, у той священной

Тревогой, болью и любовью, и светлой радостью горя, сияла роща Притамбовья посередине сентября. Она сияла, трепетала над коченеющим жнивьём…

Я всё ещё, не веря, не мигая, на тот перрон негаданный смотрю. Ещё есть время. Крикни: — Дорогая… Не говори: — За всё благодарю! Неужто это называют

У смерти тоже есть свои порядки. Ну что ж, умру когда-нибудь и я. Меня положат в зале «Волгоградки» — тогда уж воля будет не моя. И кто-нибудь, всегда