Домой привез меня баркас.
Дудил пастух в коровий рог.
Четыре брата было нас,-
Один вхожу я на порог.
Сестра в изодранном платке,
И мать, ослепшая от слез,
В моем походном котелке
Я ничего вам не привез.
* * *
Скажи мне, мать, который час,
Который день, который год?
Четыре брата было нас,-
Кто уцелел от непогод?
Один любил мерцанье звезд,
Чудак, до самой седины.
Всю жизнь считал он, сколько верст
От Павлограда до луны.
А сосчитать и не сумел,
Не слышал, цифры бороздя,
Как мир за окнами шумел
И освежался от дождя.
Мы не жалели наших лбов.
Он мудрецом хотел прослыть,
Хотел в Калугу и Тамбов
Через Австралию проплыть.
На жеребцах со всех сторон
Неслись мы под гору, пыля;
Под головешками ворон
В садах ломились тополя.
Встань, Запорожье, сдуй золу!
Мы спали на цветах твоих.
Была привязана к седлу
Буханка хлеба на троих.
* * *
А он следил за пылью звезд,
Не сльiшал шторма и волны,
Всю жизнь считая, сколько верст
От Павлограда до луны.
Сквозной дымился небосклон.
Он версты множил на листе,-
И как ни множил, умер он
Всего на тысячной версте.
Второй мне брат был в детстве мил.
Не плачь, сестра! Утешься, мать!
Когда-то я его учил
Из сабли искры высекать…
Он был пастух, он пас коров,
Потом пастуший рог разбил,
Стал юнкером.
Из юнкеров
Я Лермонтова лишь любил.
За Чертороем и Десной
Я трижды падал с крутизны,
Чтоб брат качался под сосной
С лицом старинной желтизны.
Нас годы сделали грубей;
Он захрипел, я сел в седло,
И ожерелье голубей
Над ним в лазури протекло.
* * *
А третий брат был рыбаком.
Любил он мирные слова,
Но загорелым кулаком
Мог зубы вышибить у льва.
В садах гнездились лишаи,
Деревни гибли от огня,
Не счистив рыбьей чешуи,
Вскочил он ночью на коня,-
Вскочил и прыгнул через Дон.
Кто носит шрамы и рубцы,
Того под стаями ворон
Выносят смело жеребцы.
Но под Варшавою, в дыму,
у шашки выгнулись края.
И в ноздри хлынула ему
Дурная, теплая струя.
Домой привез меня баркас,
Гремел пастух в коровий рог.
Четыре брата было нас,-
Один вхожу я на порог.
Вхожу в обмотках и в пыли
И мну буденновку в руке,
И загорелые легли
Четыре шрама на щеке.
Взлетают птицы с проводов.
Пять лет не слазил я с седла,
* * *
А он следил за пылью звезд,
Не сльiшал шторма и волны,
Всю жизнь считая, сколько верст
От Павлограда до луны.
Сквозной дымился небосклон.
Он версты множил на листе,-
И как ни множил, умер он
Всего на тысячной версте.
Второй мне брат был в детстве мил.
Не плачь, сестра! Утешься, мать!
Когда-то я его учил
Из сабли искры высекать…
Он был пастух, он пас коров,
Потом пастуший рог разбил,
Стал юнкером.
Из юнкеров
Я Лермонтова лишь любил.
За Чертороем и Десной
Я трижды падал с крутизны,
Чтоб брат качался под сосной
С лицом старинной желтизны.
Нас годы сделали грубей;
Он захрипел, я сел в седло,
И ожерелье голубей
Над ним в лазури протекло.
* * *
А третий брат был рыбаком.
Любил он мирные слова,
Но загорелым кулаком
Мог зубы вышибить у льва.
В садах гнездились лишаи,
Деревни гибли от огня,
Не счистив рыбьей чешуи,
Вскочил он ночью на коня,-
Вскочил и прыгнул через Дон.
Кто носит шрамы и рубцы,
Того под стаями ворон
Выносят смело жеребцы.
Но под Варшавою, в дыму,
у шашки выгнулись края.
И в ноздри хлынула ему
Дурная, теплая струя.
Домой привез меня баркас,
Гремел пастух в коровий рог.
Четыре брата было нас,-
Один вхожу я на порог.
Вхожу в обмотках и в пыли
И мну буденновку в руке,
И загорелые легли
Четыре шрама на щеке.
Взлетают птицы с проводов.
Пять лет не слазил я с седла,
* * *
Чтобы республика садов
Еще пышнее расцвела.
За Ладогою, за Двиной
Я был без хлеба, без воды,
Чтобы в республике родной
Набухли свежестью плоды.
И если кликнут — я опять
С наганом встану у костра.
И обняла слепая мать,
И руку подала сестра.
1928